Смерть посылает сигналы, а мы не слышим: за что Михаил Елизаров получил «Национальный бестселлер»

Жизнь Владимира Кротышева относительно заурядна. Папа — ученый, мама — бывшая папина лаборантка. Папа очень принципиальный, постоянно боролся с «кумовством в науке», регулярно отовсюду с шумом уходил или же его выгоняли, из-за чего семья вечно скиталась по закрытым и не очень городам большой советской родины. Маме однажды кочевая жизнь надоела, и она ушла от отца к мужчине по фамилии Тупицын. Окончив школу, герой провалил экзамены в институт и загремел в стройбат. Там он все время службы копал.

На гражданке Владимир попал под влияние старшего брата, отсидевшего полукриминального делюги, занимавшегося похоронным бизнесом. Так он открыл для себя дивный мир индустрии смерти города Звенигорода и познакомился с его воротилами. Герой пройдет все круги похоронного ада: поработает и землекопом, и надсмотрщиком над изготовителями надгробий, и силовым предпринимателем. Похоронный бизнес, даже в маленьком городке, — это золотая жила, за каждого покойника идет настоящая борьба, это при жизни на тебя всем плевать, а как ты умер, так сразу всем оказываешься нужен. Честно полученный заказ на похороны нужно охранять от конкурентов, каждую смерть нужно охранять, за каждую смерть нужно бороться. Смерть — не просто переход из ниоткуда в никуда, смерть — это ценность, смерть — наша национальная идея.

Тут стоит остановиться и упомянуть, что Елизаров относится к тому типу писателей, тексты которых поддаются самым разным интерпретациям, в том числе и таким, которые сам автор в них не закладывал. Самое известное произведение Елизарова — получивший в 2008 году «Русского Букера» «Библиотекарь». В этом романе произведения давно умершего заурядного советского прозаика уже в наше время становятся культовыми для членов секты; за эти книги сектанты готовы умирать и убивать; более того, отдельные тома придают слабым необычайные силы. «Библиотекаря» можно читать возвышенно, как роман о великой идее, которая сильнее и более живуча, чем ее создатели, а можно приземленно, как книгу о постсоветских субкультурах.

Широкая интерпретируемость — это хорошо. «Землю» можно воспринимать как историю о смерти. Сформировавшаяся за последние 30 лет новая похоронная культура, в которой есть что-то от православных традиций, что-то от советских, что-то подсмотрено в голливудских фильмах, а что-то пришло к нам прямиком из язычества, сама по себе очень любопытная. Ее много лет исследует антрополог Сергей Мохов, его книга «Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия» уже несколько раз переиздавалась, а недавно вышел новый сборник статей «История смерти. Как мы боремся и принимаем». «Землю» можно считать таким же исследованием, только беллетризированным. И, действительно, перед нами энциклопедия русской смерти и похоронной индустрии — вот типажи сотрудников похоронных компаний всех уровней, вот путь тела покойного из квартиры с плачущими родственниками до могилы, вот герои разглагольствуют о будущем похоронной индустрии, а вот главный герой читает в интернете рассуждения доморощенных мыслителей о природе и метафизике смерти.

Но это лишь одна интерпретация. Есть и другая. Что это книга как раз об интерпретациях. Вернее, о сигналах и знаках, которые нас окружают с детства, которые мы видим или не видим, которых мы ждем или не ждем, которые мы понимаем или, вернее, думаем, что понимаем. Бесконечный символизм начинается с фамилии Кротышев. Если он Кротышев, то есть крот, значит ли, что он обречен копаться в земле всю жизнь? Была ли предопределена фамилией и служба в стройбате, и дальнейшая карьера в похоронной индустрии? Или это позднейшая интерпретация? В детстве герой играет в похороны и кладбище. Эта игра — знак, что кладбище будет преследовать его все жизнь, сперва через смерть родственников, а потом даст ему работу? Или это позднейшая интерпретация?

Отец, покидая очередную работу, всякий раз кричит матери: «Они сделали из меня посмеш-ш-шищ-ще!..» Страх стать «посмеш-ш-шищ-щем» будет преследовать героя то тут, то там. Это тоже был знак? Как его интерпретировать? Собственно, разнообразные совпадения, неожиданные пересечения, закольцованность жизненных сюжетов будут встречаться то тут, то там, какие-то из них герой заметит сам, другие обнаружит лишь внимательный читатель.

В начале романа отец дарит герою часы, взведенные в первый раз за пятнадцать минут до его рождения. Эти часы теперь отмеряют личное время Владимира Кротышева. Их нужно бережно и регулярно заводить. А что будет, если их на завести вовремя? А что бы сделали вы, если бы вам подарили такие часы? Владимир их бережно заводит и хранит, пылинки с них сдувает, а одна из самых динамичных и напряженных сцен романа — драка между ним и братом, у которого тоже есть такие часы, и даже не понятно, что важнее, убить противника или же уничтожить часы. Братья бьются за символ, который сами не могут до конца интерпретировать. Есть в «Земле» пропасть между символами и героями.

Мужик должен драться, выпивать и в бане с девочками забавляться. Владимир пытается соответствовать всем символам маскулинности, он хорош в драке, но каждая победа лишь ведет его дальше по пути похоронного боевика, а это путь в тупик. Сцены же пьянок и секса с проститутками прописаны так, чтобы вызывать у читателя чувство максимальной неловкости. Знаки не понятны, как загадочна сама смерть. Она тоже посылает герою какие-то послания, но их-то он тем более не способен расшифровать. Может быть, вторая часть романа даст на них хоть какой-то ответ.