«Массовая цензура — очень дорогая вещь». Галина Юзефович — о состоянии книжного бизнеса в России сегодня

Если совсем коротко, то хорошо мы не жили уже давно. Спад интереса к чтению и приобретению книг, что не совсем одно и то же, но сильно между собой коррелирует, начался после кризиса 2008 года, когда мы наблюдали неуклонное снижение тиражей и ассортимента. Большой удар по продажам пришелся на 2020-й — тогда они рухнули примерно на 60% из-за того, что книжные долгое время были закрыты. И хотя после локдауна насидевшиеся дома люди побежали во все магазины, в книжные в том числе, рост спроса был только частичный. На книжном рынке если что-то упало, то восстанавливается не до исходного уровня. Коронавирус также сильно ударил по типографиям: очереди в них выросли от нескольких недель до нескольких месяцев, задерживались самые громкие новинки.

Проблески обеспечивали аудиосервисы, которые стали локомотивом всего рынка. По данным сервиса аудиокниг Storytel, одного из пионеров в этой сфере, 70% пользователей не читали в бумаге или электронке. То есть это было не перераспределение аудитории внутри сегмента, а ее расширение. И у нас не было никаких проблем с международными правами на книги. Была некоторая довольно унылая, но стабильность. Ни о какой катастрофе речи не было.

Я не люблю применять это слово к вялотекущим процессам, но мы видим нечто похожее. По моей оценке, с февраля 2022-го цены на книги выросли на 20–30%. Рынок теряет аудиторию. И это часть общей проблемы — у населения падает покупательная способность, а книги входят в число предметов, от которых отказываются в первую очередь. Это замкнутый процесс: чем меньше купят книг, тем меньше будет тираж у следующих изданий, что приведет к сокращению ассортимента, и так по кругу.

К тому же в России сложилась уникальная ситуация — у нас довольно большие домашние библиотеки. В странах Европы или в Америке это признак интеллигентной семьи с традициями, а в России библиотеки есть практически у всех: в СССР, во времена книжного дефицита, и в 90-е, во время заполнения ямы отложенного спроса, покупали очень много книг. И как только возникает внешняя экономическая угроза, люди переходят на чтение книг из домашних библиотек.

Вторая проблема — проблема цензурная. Она почему-то всем кажется главной. Издатели, с одной стороны, люди пугливые и аккуратные, но с другой — у них не очень много пространства для отступления: либо закрыться, либо держаться до последнего. Многие авторы, которые по разным причинам оказались неприемлемы для нашего государства, — очень кассовые. Если «АСТ» откажется от Дмитрия Глуховского (признан в РФ иноагентом. — Прим. BURO.) или Бориса Акунина (признан в РФ иноагентом. — Прим. BURO.), ему будет очень тяжело. Но «АСТ» выстоит, а маленькие издательства — нет, поэтому они будут стоять насмерть и скорее закроются, чем полностью прогнутся под изменчивый мир.

Массовая цензура, как в Советском Союзе, это очень дорогая вещь. Тогда цензор каждую статью или брошюру прочитывал троекратно. Для того чтобы сегодняшние объемы издаваемых книг прогонять через цензуру аналогичным способом, государству придется на это потратить денег как на ВПК. Цензура будет осуществляться посредством точечных показательных репрессий. После чего включатся механизмы самоцензуры — издатели понимают, что штраф в 5 миллионов рублей их убьет. И они не захотят играть в эту русскую рулетку.

Российский книжный союз таким образом пытается его мягко потроллить. Это робкая и пугливая форма протеста. Они как бы говорят: «Мы за все хорошее, но у нас есть неприятная проблема. Давайте вы, дорогой депутат Хинштейн, выйдете к людям и скажете, что наша святыня и национальная скрепа, наша классическая литература — это пропаганда». Это была попытка акцентировать внимание на некоторой абсурдности таких ограничений. Хинштейн на эту удочку не попался и сказал, что классику трогать не будут. Но само понятие «классики» очень размыто. Довлатов — это уже классика или пропаганда алкоголизма?

Нечеткие границы делают этот закон идеально пригодным для репрессий в любой форме. И издатели, которые волнуются за классические произведения, не зря волнуются. Но на самом деле важнее экономические сложности. Потому что цензуры у нас пока нет, а подорожание материалов уже есть.

Ненамного — на 20%. И электронные книги потребляются очень незначительной частью нашего населения — у нас до сих пор слабо развита традиция приобретения легального контента в интернете. Идея украсть бумажную книгу в голову никому не приходит, а идея украсть книгу в электронном виде всем кажется приемлемой. Притом что в ее производство заложено много издержек: приобретение прав, редактура, корректура, верстка.

От нас ушел Storytel. Bookmate (признан в РФ иноагентом. — Прим. BURO.) фактически заморожен — его купил «Яндекс», который пока раскачивается, чтобы вернуть платформу к жизни. Запустился сервис «МТС: Строки», который пока выглядит как бета-версия, хотя я надеюсь, что у ребят все получится. Поэтому на рынке диджитала есть вакуум. Может быть, мы увидим рост потребления электронных книг, но я бы ждала всплеск популярности таких сервисов, как Ficbook, в которых нет механизмов монетизации и где проводят огромное количество времени миллионы читателей.

Также существует проблема оттока людей из книжной сферы. Всегда было непросто найти переводчика, а сейчас это просто невозможно. Потому что переводчики сейчас думают о том, как бы релоцироваться в Ереван или как заработать на чем-нибудь еще: литературный перевод для большинства из них никогда не был основным заработком.

Первая причина в том, что средний российский начальник книг не читает и не очень верит в то, что кто-то их читает. Есть отдельные алармисты, как Захар Прилепин, который, как человек с молоточком, бегает и кричит, что нужно добиться изъятия неправильных книг и публикации правильных. Но государству на книжную область, если честно, наплевать. Более того, закон Хинштейна против литературы вообще-то не направлен. Они целятся в кино и сериалы. Книги станут непреднамеренной жертвой.

Россия, конечно, в этом смысле страна колониальная. У нас примерно 65% рынка популярной литературы было заполнено произведениями зарубежных авторов. Сейчас напуганные общественным давлением и остро желающие сделать хоть что-нибудь, хоть как-то обозначить свою позицию зарубежные издатели приняли решение уйти из России. Я считаю, это решение абсолютно неверно.

Это пример неизбирательности. Это как «давайте всем русским не будем давать визы просто потому, что они русские» — «давайте отберем книги у всех русских читателей просто потому, что они русские». Но сейчас будут выходить романы, права на которые были куплены полтора-два года назад. Потому что издательский цикл производства довольно медленный: пока переведешь, оформишь, отредактируешь, отпечатаешь. Так что на ближайшее время уже приобретенных прав хватит, их по большей части не отзывают. Но даже если все сложится шоколаднейшим образом и западные правообладатели начнут возвращаться, все равно будет брешь: книгу не издашь за четыре месяца.

Самое простое и самое ужасное — это то, что мне пришлось уехать. Человеку, пишущему о русских книгах для российского читателя, очень важно быть физически со своей аудиторией. Мне страшно жаль, что это со мной произошло, и я надеюсь вернуться как можно скорее. Во-вторых, бизнес-школа «Сколково», на базе которой я вела книжный клуб четыре года, была вынуждена его закрыть, потому что я что-то не то сказала публично.

И в-третьих, я пишу для «Медузы», иноагента, заблокированного в России. Это означает, что мои публикации стали заметны меньшему количеству людей. А я многие годы наращивала аудиторию и стремилась популяризировать чтение. Многие издательства не то чтобы перестали полностью со мной сотрудничать, но я с некоторой грустью замечаю, что, если раньше они радовались и гордились публикациями в «Медузе» и размещали их у себя, теперь этого не происходит.