Почему парижская выставка Picasso.Mania особенно важна именно сейчас

Picasso.Mania — это не выставка Пикассо. Это даже не выставка про Пикассо. Я придумала этот зачин на прошлой неделе, когда ходила по залам Grand Palais, дальше должна была идти фраза: «Это выставка про мир современного искусства, который сформировался под его непосредственным влиянием. И который без него был бы другим». Правильная фраза, совершенно справедливая. Но в конце той недели в Париже случилась серия террористических атак, и теперь продолжение сочиняется немного иначе. А именно: это выставка про то, почему всевозможная терпимость и вера в человеческое разнообразие как высшую ценность есть лучшее лекарство во дни сомнений и тягостных раздумий, где мы все сейчас оказались.

Так получилось, потому что искусство — не застывшая в стекле и бетоне субстанция. Оно меняется вместе с жизнью, его смыслы не предопределены, они подвижны и актуализируются буквально на наших глазах. И еще потому, что только искусство с его символической силой дает адекватное выражение трагедии и только оно избавляет от ощущения дикой фальши, пошлости и автоматизма всех, в том числе собственных реакций. Вписанная в пацифистский символ Эйфелева башня — рисунок французского иллюстратора Жана Жюльена, попавший в миллионы аккаунтов в соцсетях, — тому блестящее подтверждение. Рисунок, которому Пикассо, кстати, вполне мог бы позавидовать.

Стену напротив входа на выставку покрывает множество экранов, где Фрэнк Гери, Джефф Кунс, Джаспер Джонс, Ричард Принс, Джулиан Шнабель, Аньес Варда и еще больше дюжины фигур такого же масштаба рассказывают про Пикассо. С каждого экрана (они черно-белые, но тот, кто говорит, становится цветным) звучит история про то, как помог Пикассо: помог пережить самый сильный эротический опыт, помог выйти за рамки абстрактного экспрессионизма, помог преодолеть творческую депрессию. Все сняты так, чтобы создать иллюзию, будто они находятся в одной комнате, реагируют друг на друга, слушают друг друга и смотрят друг на друга (блестящая работа кураторов, среди которых внучка Пикассо Диана Видмайер-Пикассо). Вы делаете шаг внутрь — и все современное искусство говорит вам о той свободе, которую дал им Пикассо.

это выставка про то, почему всевозможная терпимость и вера в человеческое разнообразие как высшую ценность есть лучшее лекарство во дни сомнений и тягостных раздумий, где мы все сейчас оказались

Сам Пикассо тут тоже, конечно, есть — сотня работ из парижского Музея Пикассо, Центра Помпиду и частных собраний. Они равномерно разделяют два этажа экспозиции и развешены отдельными сплошными стенами (эта плотная развеска сплошняком концептуально повторяет развеску легендарной выставки 1973 года Pablo Picasso в папском дворце Авиньона). Каждая стена — это одно из массовых клише о Пикассо: квадратики кубизма, написанная пальцем графика, раскроенные портреты женщин с пенисами вместо носа, поздние «обнаженные» и «мушкетеры» в стиле детской мазни. И каждое такое клише — веха в истории искусства второй половины XX и начала XXI века.

Есть целый зал Дэвида Хокни — от видеоарта до серии его работ начала 80-х, составленных из полароидных снимков; или Picasso Goes Pop — зал про поп-арт с работами Роя Лихтенштейна, который много и часто использовал знаменитые картины Пикассо, например «Женщина в шляпе с цветами» 1939 года. Лихтенштейн вообще считал, что влияние Пикассо имеет такую силу, что избавиться от него можно, только тиражируя ремейки. Неподалеку зал Star System, где целая стена Уорхола, для которого Пикассо был одной из главных поп-звезд.

Зал, посвященный прямому цитированию и постмодернистской переработке Les Demoiselles d'Avignon; зал, посвященный «Гернике» — другой великой и постоянно цитируемой картине Пикассо, эстетически и даже идеологически сформировавшей пацифистское движение в Европе и Америке. Тут идет проекция раннего, 1978 года, фильма Кустурицы «Герника», висит знаменитая антивоенная картина Леона Голуба Vietnam II и огромное жуткое произведение современного франко-алжирского художника Аделя Абдессемеда 2011—2012 годов Who afraid of the big bad wolf? (песня трех поросят из классического мультфильма Диснея), составленное из обугленных чучел разных животных. Зал Джаспера Джонса, где собраны все его знаменитые Four Seasons, в каждом из которых видна картина Пикассо «Тень» (1953). Они находится сейчас в разных собраниях — музейных и частных, и увидеть их все в одном белом кубе — это настоящая радость.

Зал Хокни, стена Уорхола, стена Лихтенштейна, зал Джаспера Джонса, зал Мартина Киппенбергера, стена Георга Базелица, стена Антонио Сауры... Выставка Picasso.Mania — это, в сущности, живая история своевременного искусства в его самых ключевых течениях и фигурах.

Последняя стена с работами Пикассо — это знаменитый цикл его эротической графики, где он в 1968-м рисовал Рафаэля и Форнарину, совокупляющихся в самых разных позах, за которыми подглядывает то Микеланджело, то сам папа Юлий II. Провокационная, вызывающая, очень в духе левого движения 1968 года серия, которую вполне можно воспринять не только как антиклерикальную, но и как — любимое сегодня русское слово — кощунственную.

Следующий и последний зал называется Bad Painting, и вот в нем эту стену перепевает другая. Огромная стена с работой французского художника Венсана Корпе Sans Titre (1990—1991), которая состоит из вписанных в маленькие кружки сцен сексуального содержания, словно подсмотренных в глазок. И если у Пикассо — жизнерадостный традиционный секс, то у Корпе весь ассортимент «120 дней Содома» маркиза де Сада — от розог, расплавленного воска, лезвий и страпонов до некрофилии, геронтофилии и копрофагии. И эти нарисованные в примитивистской манере скрюченные и сморщенные человечки с гротескными гениталиями — гуманистический гимн всем и каждому.

Примечательна тут зрительская реакция, потому что на нее такие провокационные вещи и рассчитаны прежде всего. Кто-то хихикает и шушукается со спутниками, кто-то сосредоточенно всматривается, как будто перед ним живопись Рембрандта, кто-то абсолютно погружен в себя. И вот я, перемещаясь вдоль этой стены, вдруг поймала себя на том, что радостно улыбаюсь. В какой-то момент ты начинаешь узнавать: это же сцена из Sex & The City про Кэрри и нью-йоркского чиновника, который хотел, чтобы она на него пописала. Вот это — да-да, у меня был парень, который именно этого и хотел, но никак не мог заставить себя толком объяснить. А это — у одного моего друга был бойфренд, который любил надевать ошейник и есть из собачьей миски. Так, я уверена, происходит с каждым. Это невероятно трогательно и имеет сильнейшее воздействие. Пороки — это не что-то демоническое в духе героев де Сада, это вот такие смешные бедные маленькие человечки, и их ужасно жалко. Вот это и есть многообразие жизни, и мы все вообще-то живем такой невеселой, черно-белой жизнью, как эти скрюченные человечки, чей пенис тянет их к земле. И если розги или собачий ошейник способны сделать чью-то жизнь чуть более переносимой, кто может судить.

Это очень важное и современное высказывание, на котором заканчивается Picasso.Mania: терпимость и толерантность имеют значение в каждой маленькой персональной жизни, и в этом суть современной европейской цивилизации. Судя по тому, что Sans Titre купил Центр Помпиду, так ее восприняла не только я. Чем более парадоксальным образом высказывается идея толерантности, тем сильнее она воздействует. И сейчас, на фоне 129 трупов на парижских улицах, она воздействует особенно остро: ничто, никакая инакость, никакие различия, никакое «кощунство» и никакие «пороки» не могут быть важнее личной свободы и жизни. И не могут быть причиной для «наказания».

После терактов 9/11 легендарный мэр Нью-Йорка Джулиани в ответ на соболезнования со всего мира сказал примерно так: «Лучшее, что вы можете сейчас сделать для нас, это приехать в Нью-Йорк, тратить здесь свои деньги, ходить в музеи, рестораны и магазины, доказав таким образом, что нормальное течение жизни не разрушено». Лучшее, что мы можем сделать сейчас для Парижа, это поехать туда, пойти в Гран-Пале и посмотреть выставку Picasso.Mania (и, кстати, походить по ресторанам и магазинам), доказав таким образом, что великая европейская цивилизация не разрушена.