«Интимная история человечества»: отрывок из книги Теодора Зельдина о том, как у людей появляется иммунитет к одиночеству

История одиночества

Страх одиночества подобен якорю и цепи, сдерживающим честолюбие. Это такое же препятствие на пути к полноценной жизни, как преследование, дискриминация и бедность. Пока цепь не разорвется, свобода для многих останется кошмаром.

История одиночества — это не просто история тирании, и она показывает, что одиночество не неизбежность. Боится ли человек быть физически одиноким — когда некому подать руку помощи, не слышен ничей голос, кроме ветра, — или быть социально одиноким, незаметным в толпе, игнорируемым, нелюбимым, — или быть духовно одиноким, нормально разговаривая, но чувствуя, что его никто не понимает, — иллюстрацией трудностей, вызванных одиночеством, может стать один миф.

История, которую нам обычно рассказывают, такова: вначале все жили дружно в одной семье или племени, люди даже не знали, что такое одиночество, никогда не мыслили себя отдельными личностями. Потом вдруг недавно общность рассыпалась. Теперь мир охватила эпидемия одиночества, идущего рука об руку с процветанием, и чем вы успешнее, тем выше вероятность того, что вы будете страдать от него; и деньги вам не помогут.

Феминистки были последней группой, которой мешало одиночество. Мысль Симоны де Бовуар о том, что работа — лучшая защита, чем семья, оказалась ошибочной. Даже она, утверждавшая, что «самодостаточна», обнаружила, что ей нужен кто-то, кто помог бы ей «наслаждаться самой собой». Даже она «влюбилась и потеряла голову»; даже она чувствовала себя одинокой, когда Сартр в последние годы своей жизни впал в безумие. Все движения за свободу прекращаются у стены одиночества.

Четверть американцев (26 процентов) считают себя хронически одинокими. Среди французов тот же процент говорит, что и они часто чувствуют себя одинокими, а 54 процента жителей Франции — что когда-то страдали от одиночества. Французы делают особенный акцент на этом вопросе. Но больше всего тяготит их не жизнь в одиночестве, ибо среди тех, кто живет один, примерно поровну тех, кому это нравится, и тех, кто это ненавидит. Среди женатых процент одиноких людей почти так же высок, как и среди неженатых. Из тех, кто считает себя одиноким, 59 процентов— женщины, 41 процент — мужчины. Но здесь невозможно доверять данным из-за скрытности людей: в Британии всего 14 процентов взрослых признаются в том, что испытывают одиночество хотя бы раз в месяц. Самые одинокие, по-видимому, те, кто чаще всего переезжает; те, у кого больше всего друзей, жаждут иметь еще больше. Врачи считают, что одинокие болеют в два раза чаще.

Но то, что одиночество — современный недуг, неправда. В одном из древнейших индуистских мифов говорится, что мир был создан потому, что Первичному существу было одиноко. Даже когда все человечество было религиозным, некоторые страдали от одиночества, о чем свидетельствует пророк Иов в IV веке до н. э. в одном из самых пронзительных стихотворений об этом:

«Мои родные потерпели неудачу, мои друзья забыли меня. Живущие в доме моем и служанки мои считают меня иноземцем: в их глазах я чужак… Чуждо дыхание мое жене моей, хотя ради детей я смирял свое тело. Да, маленькие дети презирали меня; я возражал, и они говорили против меня. Все мои близкие друзья возненавидели меня, и те, кого я любил, ополчились против меня».

Прививка от одиночества. Способ первый

Однако от одиночества есть средство, как и от оспы. История показывает, что некоторые люди выработали более или менее устойчивый иммунитет к нему четырьмя способами. Общее у этих методов то, что они следовали принципу, по которому работает вакцинация, употребляя само одиночество в равномерных дозах, чтобы не быть уничтоженным им.

Первопроходцами были отшельники — мужчины и женщины, которые чувствовали себя в этом мире не в своей тарелке, кому не нравились его алчность, жестокость и компромиссы или кто считал, что их неправильно понимают. Как сказал один из них, Наркисс, епископ Иерусалимский, в 212 году: «Устав от клеветы мира, он удалился в пустыню». Вместо того чтобы чувствовать себя изгоями в обществе, они покинули его и стали профессиональными чужаками, намеренно стремясь быть «чужими» или «изгнанниками» и придав этому состоянию флер благородства. Наградой для них был внутренний покой. Одни подвергали себя мучительным истязаниям, доводя себя почти до голодной смерти, связывая себя тяжелыми цепями или живя в могилах, чтобы достичь духовного просветления. Другие сходили с ума. Но славу обретали те, кто одержал победу и обрел чувство, будто открыл новую значимую реальность. Они излучали внутренний покой, который производил огромное впечатление: поклонники стекались отовсюду, чтобы получить их благословение.

Этот способ испробовала почти каждая цивилизация. Скорее всего, изобретенный индусами, он распространился на восток под влиянием Будды — принца, ставшего отшельником, — и на запад через Ближний Восток в Европу, привлекая перфекционистов. Среди первых христиан героем стал святой Антоний — неграмотный египтянин, который в возрасте тридцати пяти лет удалился и стал жить один в пустыне. Двадцать лет он сражался с «бесами», великим бичом тех дней, — так в древности называли тревоги, сомнения, страхи и чувство вины. Он побеждал демонов и прославился благодаря своей записанной биографии. Многие последовали его примеру в стремлении избавиться от собственных демонов. Одиночество казалось лекарством.

Быть отшельником не обязательно означало быть совершенно одиноким. Симеон Столпник (390–459) в Сирии восседал на вершине высокой колонны, спасаясь от толпы, желавшей избавиться от своих бед без тех жертв, что приносил он, а просто слушая его молитвы. Конечно, были отшельники, не желавшие иметь ничего общего с человечеством, но многие из них возвращались в мир, обнаружив, что, сбежав от него, они ощутили ответственность за него, желание помочь. Самый известный западный отшельник современности Томас Мертон из Кентукки сказал: «Одиночество — это не разлука». Он был монахом-траппистом, давшим обет молчания, и настаивал на том, что «открыт для всего мира», передавая свое видение истинных ценностей через популярные книги. Средневековые ирландские отшельники ввели другую модель: они брали на себя двойное бремя, отправляясь в изгнание за границу и живя среди язычников.

Последствия отшельничества и одиночной каторги нередко были одинаковы. Часть отшельников стала неспособна выносить общество людей, как, например, Пахомий (290–346), который после семилетнего поста гневно реагировал на малейшее несогласие с ним. А вот другие возвращались, как Достоевский, который перенес сначала одиночное заключение, а затем каторгу, где ни разу не остался один, будучи эмоционально изолированным среди уголовников: он попал туда в состоянии отчаяния из-за судеб человечества, на грани нервного срыва, а вышел ликуя, с верой в доброту мира.

Чистое отшельничество со временем стало слишком странным, но он (и она, поскольку среди первых христиан было немало женщин-отшельников) производил на обычных людей достаточное впечатление, чтобы те время от времени тоже пробовали уходить от мира. Мартин Турский (316–377) популяризировал эту идею во Франции, чередуя свою обычную жизнь с уединением. Насколько ценными могут быть короткие периоды бегства, показала аргентинка Мария Антония де Сан-Хосе де ла Пас (1730–1789), за всю жизнь организовавшая их для более чем 100 тысяч человек. В Бирме мальчики, окончившие школу, проводят несколько месяцев в буддийском монастыре, чтобы подготовиться к взрослой жизни. Американские индейцы доколумбовых времен отправляли своих детей на некоторое время пожить в одиночестве и поститься, чтобы установить контакт с духом, который будет вести их по жизни, после чего они считались хранителями священной силы. Канадские атапаски проделывали это в пять лет, алгонкины — в двенадцать.

Это бегство от общества часто выворачивало первоначальную индуистскую идею, превращая ее в подготовку к жизни, а не к смерти. По мере увеличения продолжительности жизни все больше и больше пожилых людей предпочитали жить в одиночестве, но рядом со своими родственниками. Индусы первыми придумали что-то подобное, но для бедного общества, где не было ни пенсий, ни медицинского обслуживания. Изоляция была направлена на то, чтобы дать старикам возможность одержать духовную победу над бедностью и болезнями. В идеале индусы делят свое время на земле на четыре этапа, два из них — социальные (учеба, затем создание семьи) и два — уход от социума: когда они седеют и видят рождение детей своих детей, они должны стать отшельниками в лесу или в сарае в глубине сада и учиться забывать о материальных вещах, налагая на себя все новые и новые ограничения, живя под открытым небом в сезон дождей, нося мокрую одежду зимой, пока, на заключительном этапе, сумев разорвать все земные узы, они не становятся бездомными скитальцами, владеющими лишь чашей для подаяний и лохмотьями, что на них. Современная западная культура побуждает людей смешивать эти четыре стадии, соблазняя их возможностью чередовать независимость и ответственность.

Уход в себя. Способ второй

Вторая форма иммунизации против одиночества заключалась не в уходе из общества, не в поисках Бога, а в обращении внутрь себя с целью усилить свое сопротивление через самоанализ, понимание себя, подчеркивание своей уникальности, хотя поначалу в результате этого одиночество может только усилиться.

Средиземноморская семейная традиция состоит в единении, но она же породила исследователей, ищущих независимый, индивидуальный стиль жизни. Это требовало мужества. Знаменитости итальянского Ренессанса начинали с уверенности в себе, полученной благодаря мастерству в своем деле. До этого художники с готовностью выполняли то, что им говорили, и следовали традициям. Мысль о том, чтобы отличаться от других, пугала их так же, как и всех остальных. Люди закрывали глаза на собственную оригинальность, всегда подражая кому-то, руководствуясь устоявшимися эталонами совершенства, веря, что послушание принесет благосклонность как божественную, так и человеческую.

Со временем некоторые художники перестали довольствоваться тем, что делают. Однако выражение собственных идей было настолько смелым приключением, что им требовалась поддержка в виде постоянных похвал. Художники эпохи Возрождения фанатично соревновались друг с другом, отчаянно жаждали первого приза, пристрастились к аплодисментам, как к алкоголю, — раз они не делали того, чего от них ожидали, не могло быть уверенности, что они поступают правильно. Они были охвачены какой-то ненасытной жаждой, не имевшей четкого объекта, неуемностью, которой они сами не могли понять.

То, насколько люди отличаются друг от друга, показал врач Джироламо Кардано (1501–1576), который написал автобиографию, чтобы продемонстрировать это на собственном примере, и большие научные труды, где применял эту идею к природе в целом. Изучая себя как собственного пациента, он исследовал все свои особенности, физические и душевные, в мельчайших подробностях. Он фиксировал все свои болезни, обострения геморроя, точное количество мочи, которое он выделял каждый день, свои проблемы с гениталиями, «так как с двадцати одного до тридцати одного года я не мог ложиться с женщинами». «У меня четырнадцать здоровых зубов и один шатается». Он подробно описывал ощущения при каждом приеме пищи, «мою манеру ходьбы и мышления: поскольку я думаю, когда иду, моя походка неровна; то, как я хожу, зависит от того, как я себя чувствую». Он описал странную форму своих ступней, «так что я едва могу найти подходящую обувь». Он постарался включить в свою книгу главу о том, в чем «я потерпел неудачу». Он считал, что в жизни значение имеют даже мельчайшие детали и что их следует «разложить на бесконечно мелкие составляющие». «Интуиция… интуитивная вспышка непосредственного знания, безусловно, наиболее совершенной способности, какую только может развить человек» придавала значение всем этим деталям; другими словами, он не мог объяснить, как их осмысливает. Но он старался смотреть на людей беспристрастно, как на животных. О последних он говорил, что они созданы не для служения человеку, а сами для себя. Объемные книги, снискавшие ему репутацию, назывались «О многообразии вещей» и «О тонкости сущностей». Он заключил, что вместо того, чтобы призывать людей подчиняться, «счастье состоит в том, чтобы быть тем, кем можете, когда вы не можете быть тем, кем хотели бы». Это было первое заявление о трудностях, с которыми люди сталкиваются, надевая маску конформистов. Новые люди эпохи Возрождения были лишь новичками в искусстве быть одинокими. Несмотря на это, они хотели быть разными и вызывать восхищение. Однако если вы исключительны, вам приходится иначе относиться к другим.

Осознание того, что он был одинок и не мог вписаться в общество обычных людей, иногда вызывало беспокойство, что он непоследовательный человек. Франческо Петрарка (1304–1374), удостоенный многих наград римский поэт, был несчастлив, хотя и достиг вершин. Он укрылся в Провансе, где написал труд «Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру». Там он жаловался на то, что стал жертвой «ужасной душевной чумы, меланхолии», и худшее в ней было то, что он «питался своими слезами и страданиями с болезненным пристрастием». Иными словами, он ненавидел отдельные черты в себе, но не хотел отказываться от них: «Я вижу лучшее направление, но цепляюсь за худшее». С тех пор представление о себе как о двойственной натуре — отправная точка для творчества; так становятся возможны новые отношения с окружающими, не требующие жертвовать собственной целостностью. Но Петрарка этого не осознавал: он все спрашивал себя, как он может «быть самим собой». Избегайте следовать примеру масс, отвечал он себе, уйдите от мира, который заставляет вас «фальшивить». Но жажда славы тоже была не чужда ему: он не хотел отрезать себя от мира. Он уехал за границу, купил уединенный загородный дом в Воклюзе, но это не было бегством. В ссылке он превратился в профессионального изгнанника, беспокойного, оставшегося наедине со своей славой.

Бенвенуто Челлини (1500–1571) пытался избежать этих ловушек. Став всемирно известным ювелиром и скульптором, он считал, что нашел способ преодолеть неуверенность в себе. Он советовал всем писать свою автобиографию не для того, чтобы понять себя, а, проще говоря, для утверждения своей индивидуальности. Он заходил настолько далеко, что убивал тех, кто, по его мнению, препятствовали расцвету его гения, и хвастался искусно выкованными кинжалами, которыми он пользовался. Он беседовал с Богом, и тот сказал ему: «Пусть тобой владеют страхи». Добившись прощения у папы за «все убийства, которые я совершил или когда-либо должен был совершить на службе Апостольской церкви», то есть за самого себя, он был убежден, что должен оставаться таким, каким его создала природа: «Человек должен делать то, что должен». Челлини путал индивидуальность с эгоизмом и манией величия, настаивая, что его таланты дают ему право быть самому для себя законом, и боролся с одиночеством тем, что не обращал внимания на других людей, а это было не лучшим решением.

Идея независимости как проявления индивидуальности происходит не только из Италии. В большинстве стран были исключительные личности, размышлявшие об одиночестве. Например, немцы, соблазнившись одиночеством, распространили его привлекательность и на художников. Романтики утверждали, что каждый человек уникальным образом сочетает в себе человеческие качества и нужно стремиться к выражению своей уникальности в образе жизни, подобно тому, как художник выражает себя в творчестве. Сопереживать другому было недостаточно. «Истинно духовный человек испытывает нечто более высокое, чем сопереживание»: он чувствует индивидуальность других людей и считает ее священной не потому, что ее обладатель важен или могущественен, а потому, что она есть индивидуальность. Такие взгляды расширили мечты представителей Возрождения, возникло требование, чтобы человек нравился тем, что он другой. Цитата выше — это слова Августа фон Шлегеля (1767–1845), претворившего эту идею в жизнь переводами и Шекспира, и «Бхагавад-гиты».

На бескрайних просторах Америки одиночество с самого начала стало врагом, которого нужно было победить. Нигде война с ним не велась так решительно, и все же американцам хватило проницательности, чтобы не отвергать его полностью. Ковбой, скакавший в закат в одиночестве, никогда не ставил перед собой цель преодолеть его: он не был членом команды и стоически переносил неудобства, связанные с самостоятельностью. Иногда он направлял свою грусть в музыку, иногда — в спорт, иногда — в укрощение лошадей, иногда представлял себе, что он может таким же образом укрощать женщин. Но, хотя его бичом были дикость и непредсказуемость, одержав над ними победу, он тотчас же снова потерял покой. Ни одна страна не относилась к одиночеству серьезнее, чем Америка, никто не создал столько специализированных организаций для борьбы с ним, но в то же время нигде не получили такого распространения исследования внутреннего мира человека.

«Быть несчастным — значит быть одиноким, несчастье происходит от одиночества». Сказав так, епископ Жак-Бенинь Босуэ (1627–1704) выразил общепринятое мнение, особенно в такой стране, как Франция, жители которой превратили искусство беседы в одно из своих главных увлечений. Но даже французы иногда уставали от излишней болтовни, необходимости все время придумывать остроумные эпиграммы и быть вежливыми с теми, кто им не нравится. Бегство от светской жизни на какой-то период года, отъезд на месяц в деревню стали национальной традицией, необходимой для восстановления аппетита к обществу. Но была одна загвоздка — скука.

«Одиночество — мой самый большой страх, — писал Жан-Жак Руссо, — я боюсь скуки, если останусь наедине с самим собой». Когда скука стала одной из величайших движущих сил в мире, она поборола одиночество. Есть предел тому, как далеко вы можете зайти в самопознании.

Инъекция абсурда. Способ третий

Третий способ вынести одиночество — инъекция абсурда. Британские чудаки сочетали одиночество с юмором и черпали мужество в этой смеси. К сожалению, эксцентриков, как правило, в учебниках истории не упоминают, ведь там царит извращенное представление о том, что такое серьезность. Чудаки — это столпы, не боящиеся одиночества. Джон Стюарт Милль утверждал, что, поскольку человечество несовершенно, разные характеры должны иметь простор для экспериментов в искусстве жить. Он сожалел не столько о том, что люди «выбирают привычное, а не то, что соответствует их наклонностям», а о том, что «им даже не приходит в голову иметь какие-то интересы, кроме общепринятых».

Первую победу чудаков следовало считать скорее забавной, чем опасной. Она была связана с влиятельными аристократами, которые стали эксцентричными, потому что им не нужно было беспокоиться о том, что думают люди. Дипломат барон Бернерс XIV использовал эксцентричность, чтобы издеваться над теми, кого она пугала. Путешествуя на поезде, он освобождал себе целое купе следующим способом. Надев черную кипу и темные очки, он приглашал людей сесть с ним рядом. Если кто-то все же осмеливался, то вскоре он избавлялся от этого человека, вытащив большой градусник и начав измерять ему температуру каждые пять минут под аккомпанемент тяжелых вздохов. Пятый герцог Портлендский, маниакально желавший уединения, отказался допустить к себе в спальню даже своего врача, заставив его ставить диагноз из-за двери, расспрашивая и измеряя температуру с помощью камердинера. Но он мечтал о веселом мире и считал уединение подготовкой к чему-то иному, поэтому построил у себя бальный зал на 2000 гостей, лифт на двадцать человек, библиотеку с двенадцатью бильярдными столами, большинство из которых никогда не использовались. Над всем этим трудились 15 тысяч строителей. При этом он всегда маскировался, чтобы остаться неузнанным, — таково было его представление о свободе.

Джон Кристи, построивший себе оперный театр в Глайндборне, где требовался официальный вечерний костюм, часто носил старые теннисные туфли. Он обращался со своими клиентами как с гостями, но любил представлять их друг другу не теми именами и планировал построить столовую для собак-поводырей, но не успел. Чудачество для него было способом тасовать карты жизни. Отношение к животным как к равным было эксцентричным — это могло привести не только к перетасовке карт между видами, но и к переустройству всех иерархий.

Женщины были одними из самых смелых чудаков в истории, когда превратили одежду в театр, нарушив все мыслимые и немыслимые правила. Кутюрье Чарльз Уорт заслуживает, чтобы его помнили как человека, который пытался сделать эксцентричность универсальной. Мода, как он ее понимал, предполагала, что у каждой женщины должна быть своя особенная одежда, как ни у кого. Если бы ему это удалось, если бы мода не опустилась до подражания, возможно, одиночество не превращалось бы в страх так часто.

Вера. Способ четвертый

Окончательная форма иммунизации была достигнута после вывода о том, что мир — это не просто огромная пугающая пустыня, что в нем угадывается какой-то порядок и что индивидуум, каким бы ничтожным он ни был, содержит в себе отголоски этой связности. Люди, которые верят в какую-то сверхъестественную силу, смягчают свое одиночество тем, что, несмотря на все обрушивающиеся на них несчастья, в них есть какая-то крошечная божественная искра: так они получают иммунитет. Те, у кого есть такая вера, могут развить в себе чувство полезности и распознать нити щедрости между собой и другими людьми, рациональные и эмоциональные связи, которые означают, что они часть более широкого целого, даже если они неспособны расшифровать его загадки и жестокости полностью. Многое из того, что называют прогрессом, стало результатом того, что одинокие люди спасались от ощущения полного одиночества, даже когда их преследовали, считая, что они постигли истину — некий фрагмент гораздо более широкой истины, слишком большой, чтобы ее постичь. Но преодоление одиночества таким путем не избавляет от всех его форм, равно как одна прививка не защитит от всех болезней.

Размышление о собственных мыслях часто приводило к странным результатам: русский биолог Илья Мечников (1845–1916) считал, что употребление йогурта — это способ дожить до глубокой старости, и при этом дважды пытался покончить жизнь самоубийством. Тем не менее он заложил фундамент иммунологии как науки, посмотрев на одиночество под совершенно новым углом. Открытие принципа работы иммунной системы показало, что в каждом человеке неустанно нарастает сопротивление враждебной внешней среде, и каждый должен делать это как самостоятельно, так и совместно с другими. Организмы людей не идентичны, однако всем одинаково угрожают окружающие их микробы. Медицина не может защитить их, просто находя виновника каждой болезни и ведя с ней войну. Вместо завоевания акцент сместился на понимание совместимости и несовместимости организмов и гибкости границ между восприимчивостью и отторжением. Если жизнь рассматривать как поддержание организма иммунной системой, каждый индивидуум предстает как уникальное, своеобразное сочетание множества качеств, которые обнаруживаются у других, но очень редко встречаются в точно такой же комбинации у кого-то еще. Открытие аллергии подчеркнуло, насколько люди различаются по своей восприимчивости; открытие групп крови разделило людей по новым критериям, не совпадающим с национальностями, религией и расой; признание влияния стресса на здоровье показало, что реакции невозможно полностью предсказать; СПИД продемонстрировал, насколько серьезны последствия того, что иммунная система запуталась в попытках отличить самое себя от врага. Медицина больше не может относиться к человеку как к машине, неукоснительно подчиняющейся строгим правилам. Бог был переименован в Генератора разнообразия.

Сегодня ясно, что каждому нужны малые дозы инородных тел, что для выживания бок о бок с другими необходимо поглощать ничтожную их часть. Невозможно отрезать себя ото всех или навсегда уничтожить своих врагов. Любопытство по отношению к другим больше нельзя считать роскошью или поводом отвлечься: оно необходимо для выживания.

Ни один из этих четырех методов не гарантирует спасения от одиночества. Их эффект заключается не в устранении одиночества, а в уменьшении страха перед ним: только тогда можно относиться к другим с взаимным уважением.

По-китайски «одинокий» — ту. Это интересное совпадение. Слово «ту» иногда используют в китайском языке для обозначения слабости, когда речь идет о человеке, ведущем себя своенравно, вразрез со здравыми принципами, но его же используют и для восхваления даосского мудреца и его права действовать независимо, быть в одиночестве, потому что он знает, что делает: «Только тот, кто разбирается в людях и духах, способен действовать в одиночку».

Однако для ясных мыслей и для того, чтобы знать, куда идти, нужен стимул, который дают другие люди; спасти от разочарования может только знание предыдущего опыта человечества. Завоевав право быть одиноким, быть исключением из обобщений (которое порой еще опаснее для свободы, чем обобщения), освободившись от стереотипа, что люди обречены на страдание от одиночества, можно перевернуть его с ног на голову. Сделай так, и одиночество станет приключением. Как найти компаньонов для своих приключений — тема следующей главы и еще нескольких.