Культтуризм с Владимиром Раевским: как публика принимает эротические эксперименты в опере на фестивале в Зальцбурге
Новый колумнист BURO. Владимир Раевский — теле- и радиоведущий, автор программ об истории и культуре на телеканалах «Москва-24», «Культура», «Моя планета», соавтор программ «От автора» и «Ну да, Москва» на «Серебряном дожде», продюсер собственной студии по производству мультимедийного контента на историко-культурную тему.
Для BURO. он будет регулярно писать о культурных событиях, произошедших в разных уголках планеты. Первая точка на карте — австрийский Зальцбург и его оперный фестиваль.
В 2014 году в Большом театре России состоялась премьера оперы «Риголетто» в постановке канадского режиссера Роберта Карсена. Герцог там был совершенный сексоголик — собственно, как и задуман в либретто. В какой-то момент он снимает штаны и показывает публике оголенные ягодицы. А что, почему бы, собственно, и нет? Самодержец он мантуанский или подневольная конституционная должность? Раз самодержец, можно вести себя как хочется.
Но самодержец — не самодержец, а на московской премьере под царской ложей началось брожение, и часть публики императорского театра начала свистеть, часть — вообще решила покинуть зал, обидевшись на венценосные телеса. Интересно, смутило ли их в 2014 году еще что-то, связанное с государственной властью? Но не об этом речь.
Три года спустя, в 2017-м, в неутомимом Большом театре суровый британский режиссер Кэти Митчелл поставила оперу «Альцина». Уже в первом акте этой самой красивой в мире оперы есть любовная ария коварной волшебницы Альцины, которую в постановке у Митчелл она поет в непосредственной близости от объекта любви — Руджеро. А вернее, сидя на нем верхом и ритмично двигаясь. Причем довольно долго: арии у Генделя длинные, а высокие ноты аккуратно совпали с эскалацией соития. Ропот в зале Большого тоже нарастал пропорционально: как будто у некоторых зрителей была надежда, что им это мерещится и скоро морок сойдет.
Не сошел.
Дело привычное: консервативная московская публика строже самого Минкульта, эксперименты разрешены в строго оговоренных рамках, излишества допускаются исключительно архитектурные.
Но вот Зальцбургский фестиваль, на котором я счастливо побывал третий год кряду (в этом году он проходил с 20 июля по 31 августа). Публика на одном из самых влиятельных, светских и масштабных оперно-музыкальных фестивалей в мире — консервативнее некуда. В том смысле, что дресс-код — за отдельными объяснимыми исключениями — соблюдается неукоснительно, взгляды строгие и даже суровые, губы поджаты. Взгляд на людей из другого круга (а таких людей определяют на раз, даже не пытайтесь) — в лучшем случае снисходительный. Главные представители этой публики — богатые белые люди, бабушки и дедушки которых убивали друг друга в Столетнюю войну, а также чокались на свадьбе Франца-Иосифа. Мир вокруг изменился сто раз, расцветился, заулыбался, полевел, а здесь, в этой тусовочке — не изменилось вообще ничего, включая сорт крахмала для накладного воротничка.
Не только воротничка, кстати: австрийская публика приходит на фестивальные спектакли даже не в блэк-тае, а в национальной одежде. Мужчины в элегантных зеленых мундирах, которые бы у нас назвали охотничьими, дамы — в пышных народных платьях дирндлах с глубочайшими декольте.
Наверняка эти дамы и господа начали ездить в Зальцбург еще при жизни Герберта фон Караяна, великого и ужасного духовного покровителя фестиваля. Потом у фестиваля были разные периоды: поживее, поскучнее, но нынешний, золотой, начался три года назад с приходом на должность интенданта Маркуса Хинтерхойзера. При нем в Зальцбург стали ездить самые смелые и нецеремонящиеся авторы.
И вот что из этого вышло. Самый церемонный фестиваль классической музыки в мире с билетами в партер по 415 евро стал плацдармом для самых разухабистых экспериментов.
Взять, к примеру, хит этого лета — оперетту Жака Оффенбаха «Орфей в аду» в постановке любимца всея Берлина Барри Коски. У Барри Коски не только поют — бегают, пучат глаза, занимаются сексом, мастурбируют, пьют, икают (о, это отдельная сцена) и, разумеется, ни разу не скатываются в пошлость. Очевидно, что жанр оперетты, зачатый юбиляром Оффенбахом, подразумевал именно это.
Эвридика жутко устала от Орфея и готова свалить от него хоть к Плутону в ад, а Орфей вынужден идти за ней не потому, что любит, а потому что Общественное Мнение (которому назначен отдельный персонаж) может осудить мужа, который не бежит за неверной женой. Во втором акте Юпитер в образе мухи в дичайшем костюме проникает в будуар новой адской императрицы, чтобы ее соблазнить. Дело заканчивается тем, что Юпитер в углу занимается прицепленным к своему костюму плюшевым членом, а Эвридика в своем углу занимается тем же, но с собой. После завершения перформанса Эвридика триумфально прицепляет член к себе и объявляет: она не хочет быть ни с Плутоном, ни с Юпитером, ни тем более с законным мужем, а хочет тусоваться с Бахусом, пить вино и хохотать.
Наверняка оперетта Оффенбаха писалась в расчете довести до белого каления старорежимную публику с ее лицемерной моралью. Постановка Коски вряд ли метит туда же — просто ребята развлекаются как могут, преследуя исключительно художественные цели. Так ведь и Герцог снимает штаны, не чтоб позлить партер, и Альцина овладевает Руджеро, потому что такова ее природа, а не что-то еще.
И вот результат: зал в Зальцбурге на все выходки весело хохочет, аплодирует с ревом и стучит ногами в знак полного принятия.
Ох, я могу представить себе их убеждения, особенно политические. Но вся эта почтеннейшая публика, не меняющаяся ни антропологически, ни внешне с фотографий светской хроники 1930-х годов, — какой бы консервативной ни была в избирательном бюллетене, в искусстве отважна и целиком готова к всему новому. А ведь наверняка Оффенбах издевался и над их предками тоже. Но территория искусства даже для седовласых обладателей титулов и капиталов — terra libera.
И это тоже — ужасно старомодная мысль.
Есть удачное выражение: «Их голой жопой не возьмешь». Потому что в этой истории русскую публику именно голой жопой и возьмешь.
