Коллекционер, основатель галереи современного искусства Fragment, идеолог Fragment Art Club и соавтор книги «Современное искусство и как перестать его бояться» Сергей Гущин — о том, как желание переосмыслить наследие Рембрандта оказалось важнее новаторства
Удивительно, как много людей у нас не любят современное искусство. Удивительно вдвойне, как современное искусство у нас не любят те, кто представлял Россию на Венецианской биеннале. Вроде культурные люди, все образованные, а нет: видно, что ненавидят — и даже, судя по всему, не скрывают это. Российский павильон вошёл в пятёрку лучших по версии Financial Times. Его отметила интернет-версия итальянской газеты Corriera della Serra, но глобально это ничего не значит — так же, как и то, что павильон вошёл в список худших проектов по версии международного издания The Art Newspaper наравне с Египтом.
Я могу сказать одно: в российский павильон не стремились попасть всеми правдами и неправдами, сверяя по нескольку раз очередь на предмет знакомых. Почему представители арт-сообщества туда не ломились? Потому что те, кто пришёл до начала пресс-конференции в первый день превью, когда павильон ещё был открыт для посетителей, вынесли свой вердикт: делать там нечего. Вынесли — и разнесли его по профессиональному сообществу. Безусловно, Сокуров обласкан Венецией, но и это ничего не значит. Если дать павильон человеку, который получил «Золотого льва» на кинофестивале, получит ли он «Льва» на биеннале? Мне кажется, нет.
Наши кураторы и комиссары забывают, что одна из задач национальных павильонов — работать с темой основного проекта биеннале. Попадая в российский павильон, ты не видишь ни интересного времени, ни жизни. Первое, что тебя встречает, — это ноги атланта, те самые, что стоят перед Эрмитажем. Дальше вас встречает трёхмерная версия картины Рембрандта «Возвращение блудного сына». На ней можно увидеть всю семью: отца, самого блудного сына и мать, механические глаза которой то открываются, то закрываются. По стенам — «видеоработы на актуальные темы», но компьютерная графика, изображающая войну, не отображает тотальное мировое беспокойство. Это хорошо видно на примере других павильонов: в Дании видеодиалог прошлого и будущего рассказывает о мире после экологической катастрофы. В австралийской трёхканальной видеоинсталляции зашифрованы знаки просьбы о помощи. Все сделано качественно: от идеи до её реализации. Тут даже не нужна компьютерная графика или перформанс: достаточно собрать личные видеоистории, откровенные монологи тех, кто пережил различные войны. Этажом ниже попадаешь в ярко-красную инсталляцию Шишкина-Хокусая и совсем не понимаешь, зачем это: вокруг декорации некоего спектакля о жизни и непонятная привязка к фламандской живописи. Размазанные слова о свободе на стене — популистский ход, который уже ни у кого не вызывает никаких реакций.
Особенность русского павильона — это предельная серьёзность и, как я сказал выше, ярая нелюбовь к современному искусству. Доказывать актуальность Рембрандта никому не надо, про неё и так все знают. Есть хороший пример выставки в Рейксмюсеуме в Амстердаме, где работы художника выставляли рядом с силиконовыми скульптурами Аниша Капура, напоминающими огромные куски мяса. Такой приём хорошо работает в пространстве музея, но он сразу теряет свою актуальность в другом поле, в данном случае — в национальном павильоне в Джардини. Показывать современный Эрмитаж надо в самом Эрмитаже, ну или на музейных выставках, а павильон отдать другим — актуальным и современным художникам.
Попытка быть современным и продемонстрировать это всем влечёт за собой ощущение фальши, будто всех загнали не в свою шкуру и заставляют поедать детей. Часть скульптур почему-то посыпана песком — жаль, что не пеплом. Весь русский павильон напоминает декорации в театре, в которых ничего не происходит. Нет ни режиссёра, ни актеров, ни главного — сюжета. Ощущение, что актёры устроили забастовку и не вышли на сцену, а спектакль должен идти по расписанию, ведь директору театра нужно отчитаться: у нас всё отлично! Зрители сидят и недоумевают: зачем им всё это и почему? Эрмитаж показал себя не как современный музей, а как музей, который не хочет меняться.
Тем временем в другой части Венеции нам продемонстрировали Эрмитаж современный. На выставке Фонда V-A-C «Время, вперёд!» иранский художник Валид Раад показывает инсталляцию, вдохновлённую как раз посещением Эрмитажа. Раад был поражён, что в современном музее до сих пор используется подвесная система (сверлить стены нельзя), и показал её, повесив на концы лески рыболовные мушки. В музее, как в ловле рыбы, должны сойтись три вещи: наживка, время и место. Современный музей должен работать по такому же принципу — чтобы привлечь публику. А у нас получается, что эти три элемента в русском павильоне не сошлись. Или место не то (покажите эту инсталляцию в Эрмитаже), или время (говорят, что с современным искусством у нас всё плохо, и павильон — отличное тому подтверждение) или же с наживкой не получилось (не удалось раскрыть тему, а пафос ни к чему хорошему не привёл).
Остаётся вопрос — что делать?
Современное искусство — это здесь и сейчас. Оно — про будущее, про то, что происходит с нами сегодня. Пока мы смотрим назад и пытаемся учиться у Рембрандта, получается что-то не очень удачное. Стоит дать дорогу молодым, всё же в России есть современное искусство. А ещё я бы отменил пафосные речи на открытии и сделал павильон доступным для посещения всегда, особенно в дни превью. Представьте, сколько профессионалов прошло мимо только из-за того, что в первый день профессионального превью три с лишним часа в российский павильон попасть было нельзя, потому что он готовился к официальному открытию. Закрыт? Идём дальше.