Интервью Buro 24/7: Евгений Цыганов

На прошлой неделе в широкий прокат вышла лента "Икона сезона" Сергея Швыдкова и Фуада Ибрагимбекова, снятая по пьесе Ольги Мухиной. Самого интересного персонажа в фильме сыграл актер московского театра "Мастерская Петра Фоменко" Евгений Цыганов. Воспользовавшись моментом, мы встретились с известным актером и поговорили о его герое, о нынешнем состоянии российского кинематографа и более тонких материях.

Расскажите, что за история приключилась с фильмом "Икона сезона" на "Кинотавре"?

Меня не было на фестивале, но я читал несколько рецензий. В них мусолилась одна тема: странно, что режиссер с фамилиями Швыдкой и Ибрагимбеков позволяют себе что-то снимать. Сама картина располагает к тому, чтобы ее по-другому, более глубоко рассматривали и оценивали.

Почему картину недооценили?

Они просто ее не видели. Я понял это, поскольку информация была слишком афишной. На "Кинотавре" так обычно и происходит. Фильмов-то много, писать нужно обо всех, а нет возможности. Ведь надо успеть водки выпить, искупаться. В любом случае, это левый контекст.

Что вы имеете в виду, называя Кинотавр "левым контекстом"?

Объясню на отстраненном примере: вот, представьте, что вы играете в музыкальной группе. Вам предложили взять песни на "Наше радио". Вы думаете над предложением. Недолго. Почему? Потому что вы не хотите, чтобы ваши песни звучали на "Нашем радио".

Кинопремии в России бессмысленны?

Любая премия – это хорошая вещь. Приятно, когда тебя высоко оценивают. Но "Кинотавр" на развитие актера, к сожалению, никак не влияет. Я говорю это как обладатель премии "Кинотавр" за роль второго плана.

Расскажите о своем герое?

Пьеса Ольги Мухиной "Летит". Роль – Володя. Есть компания людей, которые работают на телевидении, ходят в клубы, живут современной, веселой, богемной, единственно понятной для них жизнью. Порой пытаются нарушать привычный ритм, говоря про экстрим. И существует их противоположность — Володя. Он живет другой, в общем-то порядочной жизнью.  Володя – это человек, который ходит на работу, – я не могу говорить на какую – он "служит"... Он очень хорошо понимает, как устроена жизнь: что хорошо, что плохо, что страшно. Потом он совершает некий поступок, после чего все зависит от вас, так как вы считываете этот поступок, и либо принимаете его, либо нет.

Театр или кино?

У меня простая ситуация. Мне нравится кино, но скорее по-зрительски. Что касается театра – это достаточно интересная штука, потому что здесь происходит "кристаллизация" актера в настоящий момент: тебя как такового нет, ты встаешь в определенные рамки, и что-то оживает. Это мистика.

В кино разве по-другому? Вы также показываете образ другого человека, встаете в заданные рамки.

В кино внимание зрителя держит монтаж, а здесь есть живая энергия. Хотя иногда и в кино мы можем встретить такое. Например, фильмы Чарли Чаплина. Вроде зритель воспринимает плоскую картинку, но энергетика и талант Чаплина доводят до истерики. Он очень крут в этом. Он качает энергию.

Что для вас театр?

Ольга Мухина говорит, что театр – это роскошь. Представляете, какое богатство сосредоточено в его стенах! Невозможно представить себе, что в 2015 году вдруг возникнут Маяковский, Кандинский, Мейерхольд. Последний будет ставить, Кандинский – делать декорации и все по пьесе Маяковского. Это целые эпохи. В театре они переплетаются друг с другом и со всяким адским сбродом. Можно приобщиться к кино и создавать "вечное", но здесь разговор идет о том, чтобы угадать интерес. Никакой мистики.

В чем основная проблема российского кино?

У нас нет российского кино.

Мы на премьере фильма. 

Да, но фильм снят пять лет назад. Тогда в запуске было около трехсот картин. Они были разными, отчасти неловкими, но ощущался процесс, развитие. 

Сейчас все иначе?

Да. Все молодые режиссеры вроде Хлебникова, Хомерики, Попогребского, Германики снимают сериалы, потому что телевидение дает им возможность разговаривать своим языком или иллюзию этого. Кинопродюсер не позволит подобной роскоши — это слишком дорого. 

У вас есть телевизор?

Нет, но до меня доходит фоном, что вышла "Обратная сторона луны" или "Краткий курс счастливой жизни". Кстати, я смотрел одну серию "Краткого курса".  

Вам предлагают телепроекты?

То, что предлагают – ужасно. Коля Хомерики будет снимать восемь серий для ТНТ, отказавшись от какого-то французско-русского проекта... История абсолютно, я бы сказал, дурацкая по своей теме.

Какая тема?

Какие-то тридцатилетние менеджеры влюбляются, анализируют, перестают любить... Но что важно: я с Хомерики разговаривал и понимал - ему интересно. Он говорит: "Я людей люблю". Он заявляет это как человек, который действительно любит людей, он не блефует. Ему хочется рассказать историю, и для того, чтобы это сделать правильно, ты ему нужен – не как обложка, он хочет взаимодействия.

Вы согласитесь на проект Хомерики?

Наверное, да. Я буду сниматься. Правда, я пытался убедить его отказаться от затеи: "Коль, не надо этого делать, зачем ты на это ведешься?" Он ответил: "Я хочу". Он взял оператора Алишера Хамидходжаева, который работал над "Синдромом дракона" и "Бумажным солдатом". Алишер  был с ним всегда, и, возможно, они сделают хороший проект.

Вы говорите это с большим сомнением.

Возможно, они переждут, не будут тратить деньги на эту дрянь и потом сделают что-то более стоящее. Или в этой дряни что-то есть? В конце концов восемь серий – это шесть часов фильма. Коля может снять историю на шесть часов.

Вам не нравится формат сериала?

Мне не нравится, когда история бесконечна, у работы должна быть целостность. Я смотрю кино и проживаю историю. Хотя есть большие романы. В принципе, "Преступление и наказание" – это бульварное чтиво в некотором смысле, написанное в диких условиях, когда нужно было заканчивать три романа, и Достоевский доводил до истерики свою жену, надиктовывал что-то про маленькие ручки, пальчики и прочее. Из какого сора все происходит?

Что остается главным, когда форма теряет значение?

Скорее всего, уверенность. Помните фильм "Сталкер"? Когда он сидел и говорил: "А потом, откуда мне знать, как назвать то… чего я хочу? И откуда мне знать, что на самом-то деле я не хочу того, чего я хочу? Или, скажем, что я действительно не хочу того, чего я не хочу? Это все какие-то неуловимые вещи: стоит их назвать, и их смысл исчезает, тает, растворяется…"