Креативный директор Vionnet Гога Ашкенази: «Сначала во мне видели нувориша, пришедшего поиграться»

— Вы всегда с такой страстью говорите о своей работе, о своих коллекциях. Откуда в вас эта любовь?

— Искусство меня влекло с самого детства. Но планы в то время диктовались не страстью и увлечениями. Я на самом деле хотела заниматься скульптурой, о чем и объявила родителям. А они вполне разумно мне ответили, что лучше получить более земную специальность, которая мне позволит в будущем точно ни от кого не зависеть. Так я и поехала в Оксфордский университет изучать политику, философию, экономику.

Потом я много чем еще занималась, от инвестиционных банков до строительства. Но все это не было мне родным — просто, когда жизнь предлагает такие возможности, как от них отказаться? А любовь к творчеству во мне спала глубоко все это время. Пока я на год не уехала во Флоренцию — самый красивый город на земле. Год этот стал лучшим в моей жизни: я, беременная вторым ребенком, изучала историю искусства, скульптуру, фотографию, живопись. И тогда же влюбилась в моду. Во Флоренции много ремесленников именно из модной сферы, которые к своей работе относятся со всей страстью, при этом концентрируя внимание на мельчайших, незначительных на первый взгляд деталях. Кто-то, например, занимается только пуговицами для мужских рубашек. Представляете, такое еще существует! Я, глядя на них, просто влюбилась в этот творческий процесс внутри моды — и начала искать исторический модный дом, в котором могла бы работать с архивами, вносить свою лепту в его историю.

— Давая свои первые интервью после прихода в Vionnet, вы подчеркивали, что воспринимаете моду в первую очередь как искусство. Это все еще так?

— Абсолютно. Мы с командой к каждому предмету, который выпускаем, относимся как к арт-объекту. Хотя в целом, к сожалению, мода сегодня сконцентрирована в первую очередь на коммерческом успехе — в глобальной экономике кризис, и люксовый бизнес он тоже затрагивает. У больших компаний просто нет выбора.

— За счет чего вы можете себе позволять сохранять фокус на искусстве?

— Потому что мы до сих пор не являемся огромной фэшн-машиной. С коммерческой стороны это не так уж хорошо — было бы куда выгодней работать с большими тиражами. Я же всегда говорю своей команде и себе самой, что каждая вещь Vionnet должна быть особенной, должна быть вне времени, чтобы ее можно было носить не только сегодня, но и через 10 лет, через 20. Я помешана на качестве, лично просматриваю с командой буквально каждый шов. У нас все швы — идеальные. Этого невозможно добиться, работая с массовым производством. Бренды, выпускающие большие тиражи, для меня люксом не являются — это уже своего рода ширпотреб. И я не хочу жертвовать качеством своего продукта в пользу объемов производства. Естественно, при таком подходе наши вещи иногда получаются дороже, чем у других, но я готова потерять в доходе ради своих принципов.

— Вам на вашем пути в моде, кажется, все время приходится что-то кому-то доказывать: я могу здесь находиться, имею на это право.

— Это точно.

— Всем нравятся истории Золушек. А ваша история в контексте моды — их абсолютная противоположность: вас воспринимали изначально как захватчика. Изменилось ли это отношение?

— Действительно, сначала во мне видели нувориша, пришедшего поиграться. Не понимали, что это не способ потешить свое эго, что творческий процесс для меня важнее всего. Я, скажем, логически понимаю, что пиар и другие подобные вещи необходимы для развития бизнеса. Но для меня лично это потеря времени. Я бы лучше сидела в студии и готовила следующую коллекцию — у меня очень много идей! Люди из индустрии моды только с годами, не с месяцами даже, начали понимать, что для меня это не просто бизнес, а моя жизнь.

— То есть вы бы хотели закрыться в студии и рисовать эскизы?

— На самом деле, я не закрытый человек, а очень общительный. И закрывать ничего не хочу. Но многие думают, что люди идут в моду, просто чтобы привлечь к себе внимание, почувствовать себя нужным, обожаемым. Я же хочу сказать, что индустрия моды — одна из самых тяжелых индустрий, в которых можно оказаться. Многие, например, стремятся быть моделями. Но ведь это кошмар. Я говорю не про суперзвезд, а про тысячи молодых девчонок, которые приезжают работать — и попадают в ад на земле. Я вижу, какое к ним отношение. То же с дизайнерами. Без бесконечной любви к этому бизнесу находиться в нем невозможно. Прорваться сюда со стороны очень тяжело, модное сообщество не любит посторонних и их не принимает.

— Идет ли разговор о, возможно, более этичных подходах в сырьевых, добывающих индустриях?

— Конечно. Просто дело в том, что в данный момент устойчивость коммерчески невыгодна. Гораздо выгодней построить угольную энергетическую станцию, чем ветреную. И в моде то же самое. Материалов экологичных множество — есть протеиновый шелк, ткани из апельсиновой кожуры, из бамбука, из молока. Но они, во-первых, дороже обычных на 20–30 процентов и, во-вторых, производятся дольше. На это не все готовы пойти. Но маленькие вещи, которые мы можем делать каждый день, — пусть даже купить стеклянную бутылку вместо пластиковой или отказаться от трубочки, покупая коктейль, — тоже имеют значение.

— Вы дружите со многими художниками, но создается впечатление, что вы — не из тех, кто хочет, чтобы его портреты писали все вокруг, — хотя наверняка не один художник называет вас музой. Но ведь каждому так или иначе хочется остаться в истории?

— Знаете, я месяц была в ашраме и, уходя, пыталась дать денег фонду, но глава ашрама мне отказал. Сказал, что так я хочу почувствовать себя лучше, что это небескорыстный поступок, а благотворительность должна быть бескорыстной. Но, если я войду в историю за свои поступки, старания и идеалы, мне будет житься после смерти лучше, чем где бы то ни было при жизни жилось. Потому что я все это делала не чтобы показать себя в лучшем свете, произвести впечатление на кого-то — а потому что по-другому не могла. Это и есть бескорыстные поступки. А остаться в истории благодаря фотографиям в Tatler, своей роскошной жизни, статусу чьей-то музы — это не мое. Я это переросла.

— Ваш жизненный путь напоминает сюжет авантюрного романа. Вы так легко меняете сферы деятельности, и предсказать ваш следующий шаг, кажется, невозможно! Есть ли какой-то персонаж или мифологический архетип, с которым вы себя ассоциируете?

— Знаете, оглядываясь на свою жизнь, я и сама понимаю, что она очень странная. Неординарная. Я родилась в коммунистической стране, в абсолютной автократии, мой папа работал в ЦК КПСС. В Англии стала ярой поклонницей Тэтчер. Потом оказалась в банковском деле, далее переехала в Лос-Анджелес и занялась отельным бизнесом, а потом — раз! — и я уже в Казахстане строю компрессорные станции. В 25 лет я выступала на Давосе (экономический форум) перед главами стран и международных компаний. Я оказывалась в таких ситуациях в жизни, которые просто невозможны! Спрашивала себя: это все правда происходит со мной или это сон?

Действительно что-то меня по жизни само вело. У меня циклами идет все. Сейчас я (все смеются надо мной, но я хочу) готовлюсь пройти по Пути святого Иакова, по дороге пилигримов. Буду идти 277 километров до Сантьяго-де-Компостела. Примерно пять дней, если идти быстро. В дороге ты полностью отдаешь себя Вселенной и должен полностью, до глубины души ей доверять — знать, что она о тебе позаботится. Я думаю, что, может, я чего-то еще не вижу, но хочу увидеть и осознать. У меня слишком быстрая жизнь. Хочу сделать сделать остановку и все продумать. Я все время все анализирую и всегда такой была. Не знаю, куда это приведет. Нужно найти цель, настоящую цель своей жизни. Я вам расскажу, когда вернусь.

— Вы фаталист? Верите в то, что все свыше так или иначе предначертано?

— Я верю, что в жизни каждого есть некоторые ситуации, которые были ему предначертаны. Определенные точки на карте, где дорога раздваивается: пойдешь в одну сторону — получишь одно, в другую — другое. Но судьба только приводит тебя на эти перекрестки, а выбор всегда за самим человеком.