Сапрыкин, Кашин, Горелов и другие публицисты — о стихах, книгах, фильмах и песнях о войне
Превращение Дня Победы в одну из ключевых скреп российской идеологии все больше его ритуализирует, вымывая конкретных героев, их переживания и память о них. Как отмечать праздник, когда все меньше остается ветеранов, которых можно поздравить и не тянет влиться в поток государственных обрядов, к тому же серьезно усеченных карантином? Вероятно, с помощью искусства.
BURO. попросило редакторов, журналистов и других людей, которых принято называть публичными интеллектуалами, рассказать об их любимых произведениях о войне или их фрагментах, чтобы понять, какой художественный подход приемлем в ее изображении.
Олег Кашин
публицист
«Хозяйка дома» и «Безыменное поле» Константина Симонова
Симонова принято не любить как советскую паленую версию Гумилева, но если на протяжении всей войны для всей воюющей нации он был главным, а для многих и единственным поэтом, мне кажется, это каким-то метафизическим образом компенсирует художественное несовершенство его текстов. Цой, допустим, тоже не был величайшим композитором и поэтом среди современников.
А что из Симонова выбрать — пусть будет два стихотворения, «гражданское» и «лирическое». Его, конечно, любили за лирику, и я выделю «Хозяйку дома» — историю о том, как офицеры гостят у женщины, и скоро они все разойдутся, и только один офицер и она сама знают тайну. Этот офицер сделает вид, что тоже уходит к себе, а сам вернется к ней. А потом та же компания уже после войны соберется у нее, а его не будет.
И мое любимое «гражданское» — «Безыменное поле», на самом деле почти рифмованный пересказ Приказа № 227 («Ни шагу назад». — Прим. BURO.), но безумно сильное, когда солдаты всех поколений встают из могил и стыдят отступающих. «Мертвые сраму не имут? Нет, имут, скажу я тебе».
Любовь Аркус
главный редактор журнала «Сеанс» и основатель фонда «Антон тут рядом»
«Белорусский вокзал», «20 дней без войны» и сцена из «Доживем до понедельника»
У меня есть два любимых фильма о войне — «20 дней без войны» Германа, безотносительно военной темы ставший одним из самых главных в моей жизни, и «Белорусский вокзал» Андрея Смирнова. Потому что это фильмы о войне без войны. И если в «20 днях без войны» есть гениальный эпизод в Сталинграде, хотя бы маленький, то в «Белорусском вокзале» войны вообще нет. Она там как след, даже не след, а какой-то абрис следа, потому что люди, которых мы видим на экране, не могут показывать свои чувства по этому поводу. Вообще те, кто был на войне, относились к высказываниям о ней очень осторожно, потому что в сущности считали, что рассказать об этом нельзя. И в «Белорусском вокзале» есть огромная зона умолчания — о чувствах и о том, что люди переживают до конца своих дней, когда бы война не закончилась. Я настолько ненавижу войну в любом ее проявлении, что для меня это самое значительное высказывание о ней — вот такого рода, когда в кадре нет войны.
Есть еще один фильм, который, в отличие от «20 дней без войны» и «Белорусского вокзала», не принято называть в числе великих. Это фильм «Доживем до понедельника» Станислава Ростоцкого. И там есть эпизод, когда Вячеслав Тихонов поет песню со словами «Спой мне, Иволга». Это для меня одна из самых душераздирающих сцен. И ее очень любил Саша Расторгуев. Там тоже нет войны, только фотографии на стене.
Максим Семеляк
журналист, основатель Prime Russian Magazine
«Песня о Леньке Королеве» Булата Окуджавы
В разные годы жизни меня задевали (да и продолжают задевать) разные истории про войну. Но в последнее время я чаще прочих в этой связи вспоминаю «Песню о Леньке Королеве» Окуджавы. Совсем простенький вроде бы городской романс, могущий показаться почти пародийным (см. «Жил-был Анри четвертый, он славный был король» или даже песню самого Окуджавы «В поход на чужую страну собирался король»). Здесь все сведено к крохотному дворовому универсуму, где даже нагрянувшие мессершмиты кажутся лишь воронами. Однако разрушение именно этого частного порядка приводит к ответному выбросу энергии абсолютно ядерного свойства. И мне кажется, что с подобной песней я и сам бы точно пошел на войну.
Зинаида Пронченко
кинокритик, шеф-редактор сайта «Искусство кино»
Стихотворение «Я раньше думал: „лейтенант“…» Михаила Кульчицкого и фильм «Баллада о солдате» Григория Чухрая
Я знаю не так много стихов о ВОВ, однако помню наизусть «Я раньше думал: „лейтенант“… звучит вот так: „Налейте нам!"», потому что я сентиментальна, потому что Кульчицкий пал в бою, потому что усталая злость от несправедливости судьбы, конечно же, мне ближе и бравурно-патриотического, и апокалиптического видения этой войны и этой победы, главной и единственной, на которой держится моя страна до сих пор, как на последнем дыхании.
Из сотен фильмов — среди них десятки гениальных — я всегда 9 мая вспоминаю «Балладу о солдате» по очень личным причинам. Как-то лет 10 назад, когда я жила во Франции и это житье мне давалось очень тяжело, я страшно тосковала и чувствовала себя постоянно непонятой и одинокой. В осеннюю субботу после совершенно монументальной ссоры с мужем я вышла в город Страсбург прогуляться и развеяться. Набрела на кинотеатр повторного фильма, увидела афишу «La ballade du soldat» с таким безнадежно юным Ивашовым и, поскольку собирался дождь, решила зайти. Вот честно, никогда до и никогда после я так сильно не ощущала свою причастность Родине, а также само это слово на полтора часа наполнилось смыслом, перестало быть симулякром в едкой фейсбучной публикации. Благодарю за это Григория Наумовича Чухрая, уроженца теперь иностранного Мелитополя, участника боев на Сталинградском и Донском фронтах.
Юрий Сапрыкин
журналист и главный редактор проекта «Полка»
«Прокляты и убиты» Виктора Астафьева
Я впервые прочитал «Прокляты и убиты» ровно 15 лет назад, в дни перед 60-летием Победы. Нет, я не могу сказать, что после этого любые торжества показались мне неуместными, скорее, наоборот, но слово «Победа» приобрело какой-то другой смысл. Собственно, что делает Астафьев? Он пишет эпос, сконцентрированный на крохотном плацдарме пространства-времени. В книге всего два эпизода, один из которых даже не война, а затянувшееся ожидание отправки на фронт, но каждый развернут в огромную многофигурную драму, написанную с безжалостной честностью. Это чем-то похоже на фильмы Германа, где через обилие и предельную достоверность деталей воссоздается сам шум времени (хотя в случае Астафьева это уже не шум — скорее железный грохот). И это позволяет физически ощутить, какой страшный опыт стоит за стершимися от частого употребления словами — «война», «победа», «подвиг». Астафьев тут, конечно, уходит от советского способа изображения войны куда-то назад, к Толстому. И тот и другой видят войну не с высоты, не в перспективе штабной карты, не с точки зрения вечности, а глазами отдельного человека, оказавшегося внутри. И в этой оптике война — это всегда хаос, страх и смерть, абсолютно бесчеловечный опыт, даже самая справедливая, священная война, та, что ради жизни на земле. Это то, чего не должно быть. Но это происходило и происходит. Но быть этого не должно.
Читать на «ЛитРес»
Игорь Гулин
литературный обозреватель «Коммерсантъ-Weekend»
«Мой товарищ в смертельной агонии» Иона Дегена
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.
О войне написано много прекрасных и много плохих стихов, возвышенных и китчевых, героических и антигероических. Единственное знаменитое стихотворение Иона Дегена (до 1980-х ходившее как анонимное) — по ту сторону всех этих различий. Будто бы безыскусное, оно поражает, вызывает оторопь при каждом прочтении. Дело в особенных отношениях со смертью — причем смертью другого (не воображаемой своей, с которой всегда легко заигрывать). Ни патетики, ни ужаса, ни цинизма. Абсолютная эмоциональная нормальность ситуации, спокойствие тона — именно оно обнаруживает войну как состояние предельной, недоступной пониманию анормальности. Более искусные поэты не могли добиться такого шокирующего эффекта.
Иван Давыдов
журналист, редактор Republic
«Реквием» и «Победителям» Анны Ахматовой
Когда-то совсем давно я заведовал отделом книжных рецензий в несуществующем ныне журнале, и, помню, один юноша принес мне разбор «Божественной комедии». Кстати, хвалил способного автора, хотя и недостатки тоже обнаружил. Сейчас я как тот юноша. Собираюсь похвалить Анну Андреевну Ахматову. Непростая между прочим задача. Так ведь русскую поэзию ХХ века зовут — Ахматова. Они даже не сестры, они — одно. Но дважды, как минимум, Ахматова вышла из поэзии на территории еще более страшные. Из русской поэзии в русскую историю. Оказывается, совсем простые слова для этого нужны. Первый раз — в «Реквиеме». Второй — вот в этом коротком стихотворении 1944 года, «Победителям». Тут уже не русская поэзия, тут Россия говорит со своими убитыми.
Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть…
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла «Берт».
Вот о вас и напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки —
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, —
Внуки, братики, сыновья!
Денис Горелов
кинокритик
Советские военные песни, исполненные китайцами
Есть сборник наших военных песен, перепетых китайцами, китаянками, вернее.
Слушать «Темную ночь» и «Друзей-однополчан» на ханьском диалекте — цепляющее занятие, как раз для карантина. «На вечернем сеансе в небольшом городке пела песню актриса на чужом языке». На очень знакомую мелодию.
Наталия Мещанинова
режиссер и сценарист («Аритмия», «Сердце мира»)
«Гретель и тьма» Элайзы Грэнвилл
Это книга, рассказанная глазами ребенка, который пытается осмыслить весь ужас через сказку. Ты читаешь фантазии девочки и только можешь догадываться о том, что происходит в мире. Ее глазами ты проживаешь самые страшные события жизни героини, но так как девочка старается переложить настоящее в некое сказочное пространство, ты как читатель не видишь никакой натуралистичности войны. Только вязкие и страшные ощущения ребенка. Эта книга сделала для моего восприятия войны гораздо больше, чем описание боев или жизни людей в военные годы. Погрузившись в мир фантазий ребенка, я полностью утонула в этом неистовом желании мира и придумывании другой реальности, которая становится сказкой. В этой книге нет жестоких сцен. Но я действительно плакала, читая ее — разглядев, что стоит за впечатлениями ребенка.